Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
— Конечно. А когда вернется Войка?
— Это уж не моя забота. Пойду я, барышня. Вот и детки меня на дороге дожидаются, мать-то у них в поле. Господь с тобой!
— Иди с богом!
Что скажет Думитру, когда увидит Войку? Я словно ощущала ту гордость, которую он почувствует, когда поймет, что одержал победу.
XIX
Прошло два дня безо всяких событий. Но сегодня, в субботний вечер, в тот час, когда усталое солнце клонится к земле, пришла Войка вместе со своей матерью.
Молчаливые, босые, с узлами за спиной, они вошли в дом.
Короткое «целую ручку», обращенное ко мне, потом с глубоким вздохом, вздохом усталости, они опустили на пол узлы и, расправляя затекшие плечи, спросили:
— Где Думитру?
— В поле.
— А этот галчонок?
— В саду с Марией.
Войка вышла во двор и крикнула: «Эй! Мария!» Пришла Мария. За ней Ион в одной рубашке с вытаращенными от удивления черными глазами. Он тоже пришел посмотреть, кто это.
Войка поздоровалась за руку с Марией, взглянула на мальчика, ухватила его за рубашку, посмеиваясь, оглядела со всех сторон и, поплевав, сказала: «Хоть на отца похож, и то хорошо! Ступай, галчонок!» и резко оттолкнула его.
Мальчик заплакал и побежал искать защиты у Марии, которая, смеясь, расспрашивала:
— Да когда же вы пришли? Надолго?
Войка не отвечала. Она вернулась в дом и, взяв мою руку, поцеловала и спросила:
— Надоела вам эта тварь?
— Нет, Войка, мальчик-то хороший.
Войка что-то с отвращением пробормотала и умолкла.
С пастбища вернулась Станка со своим стадом. Войка тут же окликнула ее:
— Ну-ка покажись! Это тебя Думитру нанял в няньки?
— Да.
— И за сколько?
— За двадцать леев… и потом одежда… еда. Ион, пошли в сад!
— Постой! И ни разу не прибил?
— Не-а… Ион, я без тебя уйду!
— О господи, и чему только тебя мамка твоя учила! А где же Думитру?
Станка, сердитая, насупленная, кивнула головой в сторону поля и коротко сказала:
— В поле.
Войка распахнула дверь и в ярости крикнула:
— Уходите, чтоб духу вашего здесь не было!
Они бросились бежать со всех ног, а когда оказались во дворе, вдали от опасности, посмеялись от души.
— Значит, у меня в доме новые люди?! Расплодились!.. А это что такое? Кто котел передвинул?
— Флоаря.
— Этого еще не хватало! Флоаря! Я ей передвину!
Хмурая, гневная, Войка подробно осматривала каждый уголок. Я видела, что она чувствует себя чужой и несчастной в собственном доме. Она устала и прилегла рядом с матерью.
Среди полной тишины, когда каждый был погружен в свои мысли, раздался жалобный, горестный стон матери:
— Уходи отсюда, дочка! Посмеются они над тобой. Пойдем домой!
Войка взглянула на нее и отрицательно покачала головой. Старуха заплакала.
— Глаза бы мои не глядели! О господи, господи!
Я спросила:
— Почему?
И услышала, как она сказала сквозь слезы:
— Лучше уходи!
Войка молчала, твердая, несокрушимая, как скала. Казалось, она готова вынести все на свете. Я сказала:
— Думитру не такой уж плохой человек.
— Может, и неплохой, да он всему дому голова. А земли-то он ей так и не дал.
Раздосадованная Войка сделала ей знак замолчать. Опять наступила тишина.
Совсем стемнело. Вернулись уморившиеся Станка и Ион. Они устроились рядышком на каком-то старом тряпье и через несколько минут уже крепко спали. Их ровное дыхание смешивалось с приглушенным плачем старухи.
Я позвала Марию к себе в комнату. После того как она зажгла мне лампу, я дала ей какое-то шитье, чтобы она не выходила к ним, оставила их одних. Я читала. Стояла полная тишина. Только изредка со стороны дороги слышался отдаленный лай или скрип телеги.
Вернулся Думитру. Он был не один, а вместе с еще несколькими мужиками. Их возбужденные голоса и смех навели меня на мысль, что явились они прямо из корчмы. Ведь была суббота…
Думитру вошел в дом один. В темноте послышалось громкое:
— Кто здесь?
Войка спокойно ответила:
— Мы.
— Кто? Войка?
— Да.
— Хм, ладно. Зажги лампу.
Я сидела с книгой на коленях и напряженно слушала. Чиркнула спичка, потом раздался голос Думитру, в нем не было ни малейшего удивления:
— Пришли? Хоть бы огонь развели да мамалыгу сварили… Ты с матерью? Лучше бы оставила ее дома. Она опять за свое примется.
— Она завтра уезжает.
— Вот и хорошо.
Думитру был только слегка навеселе. Счастье Войки!
— Эй, «барашек», ты спишь? Иди к отцу! Ой, какой тяжелый! Ну, открой же глаза… Погляди, что тебе отец принес… Вот тебе конфеты!
Ион захныкал. Войка сказала:
— Пусть его спит!
— А тебя не спрашивают!
И Думитру упрямо пытался разбудить мальчика, который что было мочи ревел.
Станка тоже проснулась. Войка приказала ей накрыть на стол. Ион кричал все громче и пронзительнее. Послышался шлепок и долгий, долгий на одном дыхании вопль… И по этому, такому внезапному шлепку я поняла, что Думитру растроган возвращением Войки. Старуха взяла мальчика на руки, приласкала, успокоила, и он наконец заснул.
*
Теперь они все вместе ужинали. Ритмично постукивали ложки и миски.
Чуть позже я вышла во двор. Когда я проходила через их комнату, все трое сидели у огня, который едва теплился. Разговаривали шепотом. Старуха держала на руках мальчика. Я сказала:
— Думитру, ну, теперь ты рад? Войка вернулась.
— Рад-то рад, барышня, да лучше б она не уходила. От чего ушли, к тому и пришли. Только время зря потеряли в разгар жатвы.
Думитру говорил с некоторым высокомерием; Войка, опустив лицо, освещенное красным пламенем, чуть заметно улыбалась, и в ее улыбке был вызов. Старуха глядела на них недоверчиво и смущенно.
XX
— Думитру, дай мне земли. Не бери грех на душу. Я тебе сына выращу; подумай, сколько я на тебя работала, даже руки у меня задубели. Ни согнуться, ни разогнуться, каждая косточка болит! Что земля даст, в твой амбар положим, мне бы только знать, что, случись какая беда, я нищей не останусь.
— Не дам тебе землю; и молчи, я сыт по горло.
— Думитру, смилуйся надо
